Потому что я хотела сказать, что нашла его слог несколько старомодным

Между прочим - полностью согласна с этим посылом.

Не верю я в эти ужасти, их просто не бывает

я считаю неразумным лезть хоть в гробницу, хоть в подземелье, не имея напарника для страховки

то начитанному человеку там загадки нет: я всё поняла про подмену ещё до того, как она произошла

Кстати, чтению Лавкрафта мешает то обстоятельство, что на флибусте сканы кривоваты: где-то ощущения пропущенных слов, где-то хронически отсутствуют запятые. Но увы - на Мошкова обнаружились те же пропуски, так что это ни личный флибустовый недостаток.

А вот под землю без страховки - ни-ни. Напарник хотя бы доложить должен, что случилось - это в самом худшем случае.

А этого посыла я у него не нашла пока что. В явном виде, по крайней мере.

Обычно я, когда начитаюсь чего-нибудь, сижу и боюсь обернуться, а ещё хуже - выглянуть за угол в другую комнату через тёмный коридор/прихожую. В такие минуты кажется, что обернусь - а там что-то страшное; не знаю - что, но СТРАШНОЕ, и этим оно ещё страшнее! А в этот раз страшное мне представлялось в одном виде: дремора (такой монстр гуманоидный), который появляется за твоей спиной (непременно за спиной!), когда грабишь даэдрическое святилище и забираешь с блюдечка с приношением меченную драгоценность (в каждом святилище своя, иногда это не камешек вовсе, а артефактный меч, и если на память не знать - не угадаешь; я из-за этого после каждого камушка резко оборачиваюсь с топором наготове). Так вот, если представлять за спиной такого дремору, то уже не страшно.

вот когда мне страшно было в последний раз по-настоящему, это когда я читала "Непобедимого" Лема. И страшно было среди белого дня, не ночью! В собственной квартире! Так меня даже Кинг не пугал.

А казалось - не так уж и давно писал.

Ну, а иначе какой смысл читать? Как вообще читать без погружения, если только это не учебник?

Это мне не встречалось...

Юмористические рассказы милые, но последняя страшилка меня не особо обрадовала. Такое ощущение, что автор собрал все известные ему штампы жанра ужасов (и частично детективного жанра) и бездумно скомпоновал в одно небольшое произведение, совершенно не заботясь, как эти штампы сочетаются друг с другом. Конечно, «Переход» написан прекрасным языком, в отдельных эпизодах блестяще нагнетается атмосфера ужаса, но общая нелогичность и противоречивость сводят эффект на нет. Я хочу воздержаться от спойлеров, но даже такой момент, что персонаж без всякой логики то отражается в разных зеркалах, то не отражается, характеризует сюжет не с лучшей стороны. И таких нестыковок море.

Ну, а я, видишь ли, клинический материалист в быту, причём мой материализм усугублён моей же религиозностью: я ЗНАЮ, что этого и того быть не может. Может, поэтому ряд страхов относительно просто отгоняется. Трудней всего, если страх тот, что я писала выше: не знаю, ЧТО, но ЧУВСТВУЮ, что страшно. Как только начинаешь представлять - а что бы это могло быть, градус убывает на глазах.

Да уж, по части загадок бабушка Агата далеко впереди.

Дойль - безусловно, мэтр, но он был первым, и плохи те последователи, которые не стали хоть чуть-чуть выше начинателя

страх у меня сам по себе, безотносительно героев.

Характеры или персонажи?

Потому что "плоский как камбала" - это признак невысокого качества лит. работы.

Да, там до последней минуты не ожидаешь такого. Только когда Пуаро упоминает способность к механике, я ощутила некоторую озадаченность... но уже не осталось времени на построение правильной догадки

А "Смерть лорда Эджвера" читал? Там ещё прикол с переводом слова "Париж".

в одном из немногих на данный момент прочитанных мной рассказов главгерой изучает некий заброшенный город. Один!.. Без блокнота и фотоаппарата!.. У той же бабушки Агаты работа археологов описана куда детальней и профессиональней (она с этим была знакома по своему второму мужу). А этот герой там по сути просто гуляет и любуется. Впрочем, ясно: если бы туда нагрянула нормальная профессиональная экспедиция, рассказ бы не состоялся. Или состоялся бы совсем в другом духе.

...или чересчур увлекающийся.

реалистичная экспедиция просто разрушила бы идею.

Читая его но­веллы, часто спрашиваешь себя, почему герои тратят столько времени, чтобы постичь природу ужаса, который им угрожает. Нам
они кажутся откровенно тупыми. И в этом есть истинная сложность. Ибо, с другой сто­роны, если бы они понимали, что готовится произойти, ничто не могло бы им помешать бежать, преследуемым отвратительным ужа­сом. Что должно произойти лишь в конце рассказа.
Было ли у этого решение? Возможно. Можно себе представить, что его персонажи, хотя и полностью осознавая мерзейшую реальность, с которой им надо столкнуться, тем не менее решаются это сделать. Такая бру­тальная смелость была, наверное, слишком чужда темпераменту Лавкрафта, чтобы он мог решиться ее описывать.

Часто отмечалось, что персонажи Лавкрафта, с большим трудом отличимые друг от друга, особенно в «старших текстах», пред­ставляют все до одного проекции самого Лавкрафта. Конечно. При условии сохранения за словом «проекция» его упрощенного смыс­ла. Они — проекции подлинной личности Лавкрафта примерно в таком же смысле, в каком плоскостная поверхность может быть ортогональной проекцией объема. Мы дей­ствительно узнаем общие признаки. Студен­ты или профессора в университете Новой Англии (желательно в университете Мискатоника); специалисты по антропологии или по фольклору, иногда по политической эко­номии или неэвклидовой геометрии; тихие и замкнутые характером, с вытянутым и ис­худалым лицом, склонные, по профессии и по характеру, обращаться к наслаждениям скорее духовным. Это своего рода схема, фо­торобот; и больше мы, как правило, о них не узнаём.
Лавкрафт непосредственно не решал вы­водить на сцену персонажей взаимозаменяе­мых и плоских. В своих юношеских рассказах он дает себе труд изображать каждый раз дру­гого повествователя, со своей социальной средой, личной историей, и даже психологи­ей.. . Порой этим повествователем бывает поэт или человек, обуреваемый поэтическими чувствами; впрочем, эта струя поведет к са­мым бесспорным промахам у ГФЛ.
Лишь постепенно приходит он к тому, чтобы признать бесполезность всякой психо­логической дифференциации. Его персона­ жам она едва ли нужна; им может хватать хо­рошо настроенного сенсорного аппарата. Их единственная настоящая функция, по суще­ству, — это чуяние-чувствование.
Можно даже сказать, что намеренная уплощенность персонажей Лавкрафта способ­ ствует возрастанию убедительной силы его вселенной. Всякая психологическая черта, слишком резко очерченная, способствовала бы тому, чтобы исказить их свидетельство, лишить его некоторой прозрачности; мы бы вышли из области материального ужаса, что­ бы снова войти в область ужаса душевного.
А Лавкрафт желает описывать нам не психо­зы, а отвратительные реалии.
Тем не менее герои его приносят жертву стилевой формальности, столь дорогой писа­телям-фантастам, состоящей в утверждении, что, возможно, их рассказ всего лишь простой кошмар, плод воображения, воспаленного чтением нечестивых книг. Ничего особенно серьезного, мы в это ни на секунду не верим. Одолеваемые омерзительными перцепци­ями, персонажи Лавкрафта поведут себя на­ блюдателями немыми, оцепенелыми, совер­шенно бессильными, парализованными. Они бы хотели бежать или впасть в милосердное беспамятство обморока. Ничего не подела­ешь. Они будут стоять в столбняке на месте,
между тем как вокруг них выстраивается кош­мар. Между тем как чувствования зритель­ные, слуховые, обонятельные, осязательные множатся и разворачиваются в гнусном кре­щендо.

Гораздо больше меня зацепила неспособность местных жителей вовремя смыться с ношебными вещами: это повод для размышления в историческом масштабе.